«Все мы, конечно, ученики Александра Сергеевича»

Так говорил и писал о Пушкине один из лучших современных писателей Чувашии Пётр Григорьевич Маркин, который многие годы был верным другом газеты «Правда». Оставаясь до конца дней своих активным коммунистом — членом КПРФ, он не только постоянно выписывал главную газету партии, внимательно читая её, но и нередко откликался на особенно заинтересовавшие его публикации.

Увы, в прошлом году жизнь талантливого нашего друга оборвалась. Но жива память о нём в сердцах всех, кто знал этого замечательного советского человека, и, конечно, читателей прекрасных его книг. Теме памяти посвятил своё письмо к нам в редакцию главный редактор региональной газеты КПРФ «Чебоксарская правда» Сергей Шульдяшов. Написал он накануне Пушкинского дня, ставшего и Днём русского языка, чтобы подчеркнуть совершенно особую роль А.С. Пушкина в жизни и творчестве выдающегося сына чувашского народа, как и всех писателей России.

Приведу, скажем, такую деталь. Многие свои письма наиболее близким людям Пётр Григорьевич начинал, как эпиграфом, пушкинскими строками: «Мой друг, Отчизне посвятим души прекрасные порывы!» Вспоминаются в письме и слова, вынесенные в заголовок этой заметки. А особенно дорого напоминание о рассказе «Дуб Лукоморья», из которого мы узнаём, какое потрясение испытал будущий писатель ещё совсем маленьким — при самой первой встрече с творчеством великого поэта.

«У лукоморья дуб зелёный…» Эта строка тогда напомнила мальчику заветный для него дуб у колодца — недалеко от кордона, где он рос в семье лесника. А повзрослев, Пётр узнал, что в своё время (в сентябре 1833 года) через тот самый Грязнухинский лес проезжал… сам Александр Сергеевич Пушкин! Даже заночевал на кордоне, а завтракал как раз под заветным дубом.

Важный факт: специальный учёный совет, рассмотрев многочисленные исследования краеведов, в том числе и исследование Петра Маркина «Утро Пушкин встретил на Грязнухе», постановил считать научно доказанным пребывание великого поэта на Сенгилеевской земле (ныне Ульяновская область), а конкретнее — и на кордоне Грязнуха.

По предложению С. Шульдяшова публикуем сегодня рассказ П. Маркина «Дуб Лукоморья», посвящённый тому знаменательному эпизоду.

Виктор КОЖЕМЯКО, журналист «Правды» с 1963 года.

Там русский дух…

там Русью пахнет.

А. Пушкин.

Вырос я на лесном кордоне, где поэзией пропитано каждое деревце, как солнцем алая земляника, треньканье синицы, изумрудные капельки росы… И, думается мне, благодаря этому, ещё ничего не ведая о Пушкине, я как бы уже готовился к встрече с ним.

Хорошо помню, как однажды в школе учительница раздала нам, второклассникам, новые тетради. На обложке — картинка: у изгиба моря стоит могучий дуб, он обвит цепью, по которой ходит кот, а на земле сидит кудрявый человек. Внизу строчки: «У лукоморья дуб зелёный, златая цепь на дубе том…» Стихи меня потрясли. От нахлынувшего неведомого доселе чувства чего-то таинственного и сказочного я… расплакался.

Подошла учительница, наклонилась ко мне, спросила тихо:

— Что с тобой, Петя? Почему плачешь?

От ласковых слов я ещё больше разволновался, ничего не мог ответить, только всхлипывал.

— Ну, успокойся, не надо так, — проговорила учительница и почему-то отодвинула от меня тетрадь, которую я тут же придвинул к себе. Кажется, она поняла истинную причину моих слёз и, положив тёплую ладонь на мою голову, продолжала урок.

Несколько дней я находился под впечатлением от стихов и своего открытия. Ведь я, живя в лесу, каждодневно видел дубы, собирал жёлуди, из сухих веток разводил костры и не ведал, что так светло и задушевно можно сказать о дубе.

Возвращаясь на кордон к родителям на выходные дни, я сразу же шёл к зелёному дубу, что одиноко возвышался вблизи колодца на заросшем кустами бугре, широко раскинув мохнатые ветви. Во мне возникала волшебная музыка: «У лукоморья дуб зелёный, златая цепь на дубе том…» — и сердце сладостно щемило от необъяснимого чувства, которое рождалось во мне, заполняло до краёв душу.

Я зачарованно глядел на дуб, и чудилось мне, что где-то тут и сказочный кот обитает. Потом, бродя по лесу, я всё вглядывался в деревья, не высунет ли он усатую мордочку из гущи листьев. Видел скачущих по веткам белок. В старом липняке из дупла следил за мной ушастый филин, вращая жёлтыми глазами. Будь сумерки, он пугнул бы меня разбойничьим уханьем. Но сейчас ему лучше быть не замеченным. Встречались зайцы, ежи, лисы… Вокруг мелькали загадочные тени, слышались таинственные шорохи.

В сумеречной лощине, по дну которой бежал ручеёк, в глухой чащобе жили волки. В осенние тёмные ночи они там частенько завывали. В этом месте меня всегда охватывала тревога. Я внушал себе, что сейчас, днём, волки нисколько не страшны. И всё же поспешливо, подныривая под низко нависшие ветви и озираясь, я поворачивал к дому.

В кустах, просвеченных солнцем, порхали и звенели разные пташки. В развилках ветвей они строили гнёзда, в них выводили птенцов. Я невольно любовался ими, а также причудливыми деревьями, разными травами, цветами, ощущая себя частью природы. Я считал Грязнухинский лес из-за его сказочной чудесности своим лукоморьем.

* * *

Позже, когда повзрослел, я узнал, что Пушкин, задумав книгу о Пугачёве, совершил далёкое и трудное путешествие по местам пугачёвского восстания. Он хотел составить о Емельяне собственное мнение, а для этого надо было послушать народ, узнать, что думает о нём, какую память хранит.

Случилось так, что путь поэта пролегал через Грязнухинский лес. Приехав в Сенгилей, стали закладывать ему лошадей. Но оказалось, что ямщиков нет: один слеп, другой пьян… Пушкина это возмутило. Ещё в Симбирске он колебался, какой дорогой ехать. Теперь решил вернуться и продолжать путешествие по левому берегу Волги. Он потребовал немедленно везти его обратно.

Тройка лихих коней в тёмную ночь вынеслась из Сенгилея. Пушкин долго не мог успокоиться. На душе у него было муторно. Он торопил ямщиков.

Когда въехали в лес, начался длинный крутой подъём. Лошади с большой натугой, рывками, часто останавливаясь, тянули тяжёлую карету. Лишь когда одолели гору, Пушкин успокоился и незаметно для себя заснул.

Проснулся он от тишины — карета стояла. Ямщики пояснили, что в этих местах в ночную пору всякое бывало. Да и волки выли. И поэтому они не рискнули ехать дальше. А тут безопасно, свои люди…

Пушкин молча вышел из кареты, огляделся. Под лучами восходящего солнца осенний лес пылал многоцветьем красок. Казалось, он был весь объят багряным пламенем. Неподалёку от дороги, в низине, виднелся колодец. Около него толпились несколько бородатых мужиков. Один из них доставал из колодца воду и поил рослую гнедую лошадь. А чуть повыше на бугре красовался молодой, но уже крепкий густолистный дуб. Пушкин сказал денщику, что под ним они позавтракают. И пока тот расстилал коврик, доставал из ларца снедь, Пушкин подошёл к мужикам, которые с пристальным любопытством наблюдали за ним.

— Чем промышляем, добрые люди? — участливо спросил Пушкин, поздоровавшись.

— Дело наше простое… смолу гоним.

— Ну а про Пугачёва что-нибудь слыхали?

— Как не слыхать, слыхали. Его отряды вот по этому тракту двигались. Несметной силой шли. Казалось, никто не устоит. И всё же под Белым Яром силушки той оказалось маловато.

— А где это… Яр?

— Да как раз напротив Сенгилея, на другом берегу.

Пушкин прикинул в уме, что обязательно побывает там, чтобы поглядеть на место побоища, поговорить с людьми. Наверняка там есть такие, кто и самого Пугачёва мог видеть.

— Ну а вы-то самого Пугачёва видели?

Мужики запоглядывали друг на друга, лукаво усмехаясь. Ишь куда клонит. Разу-знает про всё и всех, а потом, кто его знает, донесёт властям и готово — пришьют дело. Ну и упекут в Сибирь или того хуже. Один из них, переминаясь с ноги на ногу и поглаживая бороду, ответил:

— Да нет, где нам! Мы с утра до ночи дёготь гоним. Так что, барин, извиняйте. Нам работать надо.

И мужики стали расходиться. Пушкин понял, что для них он барин, чужой человек, которому нельзя доверяться. С лёгкой досадой прошёл к дубу, присел на коврик, аппетитно пожевал рябчика, запивая мадерой. Потом легко вскочил на ноги, почти бегом спустился к колодцу, ещё и ещё раз полюбовался красотой леса, одетого в багрец и в золото, и направился к своей карете.

Тройка рванула с места и понеслась в сторону Симбирска.

* * *

…Прошло много лет. Однажды я поехал на свою малую родину. Мне хотелось понять, что мог чувствовать Пушкин в лесной глуши, что мог видеть, запомнить.

Было уже за полдень, когда в Тушне я сошёл с автобуса, поднялся на гору и знакомый с детства глухой лесной дорогой добрался до моей Грязнухи. С волнением и светлой грустью в душе бродил я по дубравам и березнякам, душистым от цветущего разнотравья полянам, слушая трели птиц и вспоминая далёкие детские годы. Всё хотелось мне найти милые сердцу заветные тропинки, укромные уголки, где, уединившись, я всласть мечтал о подвигах и о славе. Но вскоре понял, что их, мест этих, теперь нет, они заросли молодыми деревцами.

Из полуобрушившегося колодца я попил воду, зачерпывая её горстью. Постоял рядом с высоким дубом, под которым, по преданию, завтракал Пушкин. Потом поднялся на то место, где когда-то стоял дом лесника, сгоревший лет двадцать назад.

Устало присев на брёвнышко у пепелища, я думал о том, как многое здесь переменилось, да я и сам уже другой, голова вон вся инеем покрылась. Но, сколько себя помню, во мне всегда жило чувство детства. Вот и сейчас… Оно напомнило о себе щемящей тоской о безвозвратно ушедшем прошлом. Я осмотрелся и прилёг, как часто делал в детстве, на высокую мягкую траву. Мечтательно устремил взор в голубое небо с белыми, чуть провисшими по краям облаками.

Не знаю, сколько я пролежал, как вдруг произошло нечто странное и необъяснимое. Реальность как бы совместилась с фантастикой. Сначала я услышал лёгкие шаги, затем между деревьями мелькнул силуэт, и вот на открытое место вышел человек невысокого роста, кудрявый, с пышными бакенбардами. Он был в крылатке, в руке держал цилиндр.

— А вы ведь Пушкин, да? — взволнованно вырвалось у меня. Я почувствовал, как снова стал мальчишкой, сыном лесника.

— Верно, Пушкин. Откуда меня знаешь? — спросил человек. — Я здесь впервые.

— А я видел вас на картинке в школьной тетради. Вы под дубом сидите, а кот рассказывает сказки.

— А-а… было такое, было, — закивал Пушкин кудрявой головой. — А как тебя зовут?

— Петя. А вы к нам надолго?

— Видишь ли, Петя… Я еду в Оренбург. Собираюсь написать книгу о Пугачёве. Был такой вождь обездоленных крестьян. Но разбили его войско. Восставшие разбежались кто куда. Прячутся они и в вашем лесу. Вот я по пути и заехал сюда, чтоб повидаться с ними, потолковать.

— И что они?

Пушкин улыбнулся:

— Похоже, они ждут нового Емельяна, чтобы заново подняться на борьбу.

Тут Пушкин заторопился, несколько раз взглянул через плечо в сторону дороги. И я поспешно сказал:

— Александр Сергеевич, а я наизусть знаю ваше стихотворение… — и начал читать: — У лукоморья дуб зелёный…

Пушкин терпеливо выслушал, улыбнулся, сверкнув белизной зубов, ласково взъерошил мои волосы:

— Молодчина, дружок!

И пошёл туда, где ждала его карета. А у меня мелькнула мысль: не попрощался — значит, ушёл ненадолго, он ещё ко мне вернётся.

* * *

Вдруг Пушкин оглянулся и рукой показал мне на раскидистый дуб на бугре у дороги, возле которого я часто читал его стихи. Не знаю, почему, но в моё сознание и душу легли его мысли. Меня словно осенило, я понял, что в любой стороне родной земли для каждого из нас имеется свой дуб Лукоморья. Но чтобы его встретить, увидеть, узнать, надо с детства растить в себе добрые чувства ко всему живому, стать частицей Руси, очень любить свою Родину, беречь её и никому не давать в обиду.

Мне бы побежать за Пушкиным, расспросить его ещё о многом, что волновало мою душу, но тут я очнулся и понял, что всё это происходило в моём воображении, во сне. Но до чего же это был приятный сон!

Кто знает, по каким законам развивается человеческая личность. Тогда, в детстве, соприкоснувшись с гениальной поэзией Пушкина, я открыл для себя на своей Грязнухе дивное и таинственное Лукоморье со сказочным дубом. И с тех пор, бывая там, даже мысленно, я всякий раз, как от первой любви, нахожусь в каком-то очарованном состоянии.

Пётр МАРКИН.

Газета «Правда» №57